На сцене театра разворачивается захватывающее действие, которое происходит лишь на одной половине. Эта часть сцены напоена теплым, почти домашним светом. Мы видим паркетный пол, элегантный диван и столик с чашкой дымящегося чая — уютный уголок привычного нам мира. Здесь жизнь проявляется в бесконечном разнообразии. Слышите? Легкий смех, шепот откровений, а затем вздох недоумения: «Не знаю, как быть, все так запутано…» На это другой отвечает успокаивающим жестом, касаясь руки: «Не переживай, все решим. Главное — мы вместе». Эта любовь расцветает нежным румянцем на щеках, и печаль сменяется надеждой, подобной солнечному свету. В этом пространстве царит спокойное дыхание.
Но стоит ступиться вправо, и мы наталкиваемся на огромную стену, которая делит сцену пополам, в темноте которой нас ожидают ужасные видения. Рваные вспышки, как молнии, вырывают из мрака картины кошмара: искореженное железо, глубина окопа, застывшие тени. В этом мраке не прекратимы хриплые звуки боевых действий. Лязг металла, зарычащие стоны. Вспышка! Два человека сцепились в смертельной борьбе. Увидел лицо? Взгляд дикий, рот скривлен в ярости. И вдруг проникает запах пота, крови и гари. Скользкая рукоять ножа и отчаянный замах — лезвие проникает в гладкую кожу. Теплая струя бьет в лицо, соленая и насыщенная. Хрип: «Сукааа!..» Нож вырывается — и снова вонзается в беззащитный бок. Ещё хрип, и ещё вспышка, еще один упавший в темноту. Поблизости другие продолжают борьбу. Здесь дыхание превращается в свист, перехваченное в горле, предсмертный хрип.
И вот, две реальности рядом. Разделенные невидимой чертой, но существующие в одном времени и пространстве. Слева — азарт жизни, шумный и яркий: смех, поцелуи, слезы радости. Справа — гул смерти, такой же яростный, жестокий в своем ужасе. Эти миры не мешают друг другу физически: свет не гасит тьму, крики любви не заглушают предсмертные стоны. Они просто существуют. Параллельно. Вечный диалог бытия.
Однако в зале начинает нарастать напряжение. Кто-то инстинктивно отворачивается от тьмы, прищуривается, стараясь видеть лишь светлую часть. «Смотри, какая нежная сцена, — шепчет кто-то, — просто дух захватывает». Другой, напротив, сосредоточенно вглядывается в темноту, бледнея от каждого звука. Можно ли по-настоящему радоваться новой любви, сидя в метре от неподдельной сцены жестокости? Когда кровь брызжет в лицо, реальная и осязаемая? Успеют ли эти образы мирно сосуществовать в одной душе без глубокого внутреннего раздвоения?
Постепенно зал будет опустошаться. Некоторые покинут его после первого акта, не в силах вынести контраст. «Слишком тяжело», — молчат они на выходе, избегая взглядов. Другие уйдут позже, осознав, что игнорировать правую половину сцены уже невозможно, она лезет в глаза, в уши, в самую душу. Им нужно выбрать один из двух сюжетов. Лишь один. И большинство выберет свет. Уйдут, оставив свои билеты на мягких креслах. Мирная жизнь, даже иллюзорная на сцене, манит сильнее.
Но среди пустого зала останется несколько. Не так много, но они останутся. Они сидят, не шелохнувшись. Их глаза не бегают от света к тьме. Они воспринимают всю сцену целиком. Смеются и плачут, видят и любовь, и смерть. Они не закрывают глаза, не отворачиваются. Их лица не выражают радости или ужаса. Они сосредоточены. Приняли и вместили. В их молчании — не протест и не фанатизм. Это просто реальность. Вот она. Жизнь. В своей оглушительной и пугающей полноте. С левой стороны, с правой стороны. Вся.
Они останутся до самого конца. До последнего вздоха в освещенной половине. До последнего хрипа в томном мраке. Они будут сидеть, вбирая в себя как свет, так и тьму, делая эти контрасты частью своего дыхания. Их руки могут крепко сжимать подлокотники или мирно покоиться. Но их взгляд будет прикован ко всему пространству перед ними. В этом молчаливом и неизменном созерцании правды, без отворачивания и выбора лишь удобного мнимого мира — в этом и будет суть. Жизнь. Россия!
Те, кто не отделяет свою судьбу от судьбы страны, а вмещает ее целиком, делая своей болью, своей радостью и неразрывным существованием.
